Сын выдающихся советских и российских режиссёров Ларисы Шепитько и Элема Климова Антон Климов стал гостем фестиваля в Карловых Варах, где представил ретроспективу фильмов Ларисы Шепитько. Фильмы зрители встречали по-разному. В основном – с огромным интересом, в некоторые – прохладно. Шеф-редактор ПТ Наталья Судленкова встретилась с Антоном Климовым и поговорила о родителях, о том, чем Карловы Вары бесконечно отличаются от Канн и фильме об Африке.
Антон, чья это вообще была идея сделать ретроспективу фильмов Ларисы Шепитько? Фестиваля или Ваша?
Это была идея художественного программного директора фестиваля Карла Оха. Я не знаю, насколько это было связано с тем, что в Каннах в этом году прошёл очень успешный показ фильма моего отца, Элема Климова, «Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещён». А может быть, это было связано с тем, что это был юбилейный фестиваль и как раз фильмы Ларисы Шепитько – это часть карловарской фестивальной традиции, потому что её самый первый фильм «Зной», который она сняла вообще в двадцать два года, по сути ещё совсем девчонкой, получил главный приз фестиваля в 1964-ом году.
В рамках фестиваля были показаны все фильмы, которые она снимала?
Все. Абсолютно все художественные фильмы. Не был показан только телевизионный фильм «В тринадцатом часу ночи», но это, как мой отец говорил, халтурка, по большому счету, чисто коммерческая съёмка. Показали всё, включая все четыре известных фильма – «Зной», «Крылья», «Ты и я» и «Восхождение» и раритетный фильм «Родина электричества», короткометражный, который является частью альманаха «Начало неведомого века». Этот фильм был фактически уничтожен и был откопан через двадцать лет.
А как публика относилась к фильмам Ларисы Шепитько? Много было гостей?
Зал был полон почти всегда, что меня очень порадовало. Причём даже на утренних сеансах в рабочие дни. Но реакция была разная. Чешская публика достаточно сдержанная. Здесь нет таких сумасшедших оваций, которые есть у нас, когда фильм по-настоящему нравится. Но, как правило, реакция была очень хорошая, за исключением, может быть, последнего показа, который меня очень сильно огорчил. Много молодёжи ушло из зала. И это, честно говоря, была не очень приятная последняя точка, которая меня немножко расстроила.
Какой это фильм был?
«Крылья». Причём он показывался на фестивале до этого и встретил совершенно другую реакцию у аудитории.
Вы упомянули про Канны. Вчера в чешских СМИ промелькнула фраза «Лучше плохо в Каннах, чем хорошо в Карловых Варах». Карловы Вары вообще где находятся в рейтинге кинофестивалей? На этот фестиваль серьёзные люди кинобизнеса обращают внимание?
Я езжу каждый год по всем фестивалям и сравниваю, хотя не считаю себя крупным специалистом в этой области. Конечно, Карловы Вары – это не Канны и не Венеция, и не Берлин, но это очень хороший, со своим лицом, демократичным, очень креативным, я бы даже не побоялся этого слова, хипстерским лицом. Это независимый фестиваль, который построен на интерактиве, на свободном общении публики с киногруппами, на большом количестве совершенно некоммерческого, фестивального кино. И атмосфера практически полностью свободна от гламура, если не брать в расчёт церемонии в первый и последний день. Но сам фестиваль намного проще, может быть, чем тот же Московский международный кинофестиваль и, конечно, он намного проще Канн.
Это не вызывает некое поверхностное отношение к Карловарскому фестивалю?
Ни в коем случае. Потому что Канны- это один формат, а Карловы Вары – другой. И не может быть одного великого фестиваля во всем мире. Тем более что в Каннах столько раз были такие чудовищные ляпы с Гран-При, когда премии получали фильмы, на мой взгляд, ничего, кроме недоумения, вообще не вызывающие. Причём по абсолютно ангажированным, каким – то политкорректным причинам. То ли правильная страна, то ли правильная тематика, то ли правильная проблематика. Канны в этом плане больше основаны на какой-то политкорректности.
А надо ли Карловым Варам стремиться к тому, чтобы стать Каннами?
Думаю, что нет. Мне как раз нравится, что Карловы Вары не стремятся быть Каннами, что сюда не нагоняют какие-то запредельные толпы кинозвёзд, хотя здесь наверняка есть прекрасные ресурсы, поэтому звёзд могли бы организовать. И сюда не привозят большие премьеры блокбастеров. Ричард Гир привёз абсолютно некоммерческий фильм, где он усердно на протяжении полутора часов пытается изобразить бомжа к нереальному изумлению аудитории, которая всё равно видит Ричарда Гира. Может быть, когда какая то пылинка и села на его ухоженное лицо, кто-то и поверил в это. Но в основном это была смелая попытка.
А что Вам лично запомнилось? Вы видели какие-то фильмы из фестивальной программы?
Мне очень понравился датский фильм под названием «Золотой берег», насколько я понимаю, он ничего не получил. И вот я ходил со своим другом киноведом, который как раз специализируется на фильмах о колонизации Африки и на проблематике миссионеров в Африке в начале 19-ого века. Лично я бы этому фильму дал, как минимум, награду за главную мужскую роль, потому что главный актёр просто потрясающий. Это очень хороший кинематограф и непривычный подход к эпику. Ещё и прекрасная музыка Анджело Бадаламенти, которого трудно не узнать даже в африканском сеттинге. И вот такие фильмы лишний раз доказывают ценность фестивалей, потому что, как бы он замечательно, масштабно и мощно не был снят, всё равно, кроме континентальной Европы, большой прокат он нигде не найдёт. И это очень грустно.
Какие чешские фильмы на фестивале привлекли Ваше внимание?
Меня очень порадовал показ классического чешского немого фильма двадцатых годов под названием «Майская сказка». Изумительно сделанный показ за счёт наложения живой музыки. Я совершенно не знаком с довоенным чешским кино. Да, честно говоря, для большинства людей у нас чешское кино началось и закончилось на Милоше Формане. А что касается именно такого раритетного и довоенного кино, конечно, звуковое сопровождение оно очень помогает. Потрясающая обстановка, потрясающая атмосфера в результате в зале. И очень яркий талантливый саундтрек, нестандартно сыгранный, на хороших нестандартных инструментах хорошими умелыми руками и хорошими правильно настроенными мозгами. Лично для меня это был очень мощный опыт.
Произведения Ваших родителей – неотъемлемая и очень важная часть советского кинематографа. Скажите, а отец «мерил жизнь по Ларисе Шепитько»? Проскальзывало ли у него «она так бы не поступила» или «Лариса бы на это посмотрела так»?
Я бы так не сказал. Во-первых, отец сам был очень принципиальным человеком, абсолютно железным в своих убеждениях, в своих моральных требованиях к себе и к другим человек. Ему не надо было ни по кому мерить жизнь, даже по маме. Она для него была, в первую очередь, любовью всей его жизни, женщиной, которую он любил больше всего, и которой он был предан все годы, прошедшие после гибели. Но, конечно, мы с отцом очень часто возвращались к теме того, как бы сейчас мама снимала, снимала бы она вообще что-нибудь? Как она адаптировалась бы к российской, скажем так, культурной реальности и производственной реальности в киноиндустрии в 90-х годах, к атмосфере этого времени. Я понимаю, что это, скорее всего, вопрос из серии «А что бы сейчас делал Высоцкий?», «А что бы сейчас делал Джон Леннон?». Но так или иначе у нас эта тема постоянно проходила.
А что отец говорил?
Он говорил, что с трудом представляет маму с её железной принципиальностью общающейся с современными толстосумами, выбивающей бюджеты на фильмы. Потому что даже с советскими дуболобыми киношными бюрократами, чиновниками Госкино, среди которых были и вполне яркие интересные личности, с ними было легче общаться, чем с теми, кто давал деньги на кино в 90-е годы. И, конечно, история не знает сослагательных наклонений, поэтому я не могу сказать, что можно по-настоящему представить Ларису Шепитько в современной жизни и современном кино.
Как Ваш отец с его принципиальностью воспринял перестройку? Всё, что было после этого, для него, наверное, было страшным разочарованием?
Отец, по сути, был одним из архитекторов перестройки. То есть вся глобальная либерализация, которая была в кино, стала одним из локомотивов перестройки, потому что тот воздух, который образовался в Союзе кинематографистов после 6 съезда в 1986 году, по сути, был провозвестником атмосферы, которая пришла в Москву уже в году 1987-ом. Многие даже говорили, что именно Союз кинематографистов был впереди планеты всей. И там были опробованы многие вещи, которые были абсолютно чужды вообще Советскому Союзу и Москве тогдашней.
Первый конкурс красоты, банально, провели именно кинематографисты. А отец с Гусманом сделали его на ММКФ в 1987-ом году в профессиональном клубе кинематографистов с Робертом де Ниро в качестве председателя жюри и Любовь Полищук в качестве совершенно предсказуемой победительницы в этот момент. Снятие с полки незаслуженно репрессированных картин и реабилитация режиссёров – от «Комиссара» и заканчивая «Покаянием» – это тоже его рук дело.
Но вот то, что пришло после перестройки, то, во что перестройка превратилась… Как отец воспринял эту перемену?
Отец перестройку не то что бы принял, он и был перестройка. А вот то, что пришло после перестройки, его, конечно, глубоко шокировало, потому что он, как настоящий «шестидесятник», был романтиком. Он был человеком безнадёжно далёким от каких-либо материальных ориентиров в жизни. Который первым делом, придя к власти, отказался от всех привилегий, отказался от ЦК-овской дачи, только мне оставил возможность обслуживаться в ЦК-овской поликлинике просто из любви к сыну, отказался от водителя, от «Волги», от всех тогдашних возможностей красивой жизни.
По принципиальным соображениям?
Да-да. Он был человеком, который мог прийти на заседание Политбюро в кожаной куртке и с немецкой сумкой из-под противогаза времён войны. Он был человеклм, совершенно свободным внутренне, и, конечно, он ждал совершенно другого от кинематографистов, которых тогда только освободили от бюрократического, советского, существования в бюрократической системе, Когда впервые сделали хозрасчёт, впервые дали полную свободу без необходимости проходить бесконечные худсоветы и доказывать людям, что мы не верблюды и наш фильм полностью соответствует последним решениям съезда партии. И вдруг из кинематографистов попёрло большое дерьмо. И для отца это был шок.
Свободу все воспринимают по-разному…
Да… Оказывается, людям нужно было получить немножко побольше денег и ещё немножко жилплощади, и ещё студию для себя. И с утра до вечера люди заходили к нему в кабинет с одними и теми же желаниями, безнадёжно далёкими от творческой невероятной атмосферы, которой, как он надеялся, заполнится Союз, и все сразу станут Эйзенштейнами, все сразу станут Довженками, Ромами, а все стали просто немножко дерьмом. Как сказал Воланд в «Мастере и Маргарите»: «Мы живём исключениями». В принципе, люди не плохие, их испортил…
Их испортил квартирный вопрос.
А в случае с кинематографистами, кроме квартирного вопроса, ещё и студийный, ещё и вопрос финансовый, бюджетный, он тоже основательно их попортил. И отец к году 1989-1990 просто уже мечтал сбежать из Союза, он считал, как он сказал: «Я отравился воздухом, просто отравился воздухом, людской корыстью», и как только была возможность приступить к творчеству, он приступил. Но, как говорится, опоздал на пару лет, и по сути творчество ешл уже было невостребованным. Чтобы воплотить его замысел экранизации «Мастера и Маргариты», надо было уже идти на поклон к пузатым банкирам, к крепко сколоченным инвесторам.
К американцам, которые просили тут же немного упростить сюжет: «У вас здесь хорошо, у вас есть блондинка, дьявол, Сталин, говорящий кот, отличная тема…но…не усложняйте всякими другими моментами, а в принципе можно экранизировать. Хороший роман. Врат ли нас кто-то поймёт, а в принципе, при адаптации можем сделать хороший блокбастер». Я сказал: «Спасибо. До свидания», – вспоминал отец. Ну вот, и на этом «Мастер и Маргарита» так и не произошёл.
Вас это не удивляло – такое отношение отца? Вы же в это время подростком были.
Меня это удивляло… Я уже был подростком, но, смышлёным подростком, и я видел, как его на руках носили в Голливуде. Я видел, как Голливуд весь, первым делом приезжая в Москву, приезжал к нам домой на Фрунзенскую набережную. Потом лично на руках, так сказать, отец носил мэтров Голливуда до машины, потому что идти они уже не могли на обратном пути с нашей кухни, но я был уверен, что при таком интересе, при такой востребованности его личности, не будет проблем с экранизацией. Не будет проблем с запуском нового проекта. А когда…и обещали все золотые горы…обещал Спилберг, обещал Лукас, обещала вся элита Голливуда, полное содействие, зелёный свет, любое финансирование. А в результате получился пшик.
А пшик из-за принципиальности отца, из-за того, что он не хотел упрощать сюжет?
Да. И отец хотел снять величайший фильм по величайшей книге. Он хотел, чтобы это стало его зенитом, как режиссёра. А после «Иди и смотри» очень сложно идти куда-то ещё вверх. Меньше всего он хотел снимать какой-то примитивный голливудский блокбастер. Для него признание на Западе или миллионы денег не значили ничего. Поэтому, когда этого не произошло, он просто ушёл в себя. И ушёл из кино, ушёл из активной жизни, ушёл из социальной жизни. Но это был его выбор. Уже было другое время на дворе, уже была совершенно другая эпоха.
Не кажется ли это удивительным? Ведь это не только в России произошло, это и в Чехии, например, когда сегодня выясняется, что самые великие фильмы были сняты в эпоху, так сказать «несвободы». Когда всё открылось: вот тебе студия, вот тебе постпродакшн, вот тебе всё, что угодно, а где оно всё, где величайшие произведения?
Мы с отцом об этом очень много говорили. Мы ожидали совершенно другого, а оказалось, что творческий человек лучше существует в конфликтной среде: когда нужно бороться, когда нужно доказывать, когда нужно пробиваться, когда нужно биться головой об стену, пробивать её, обходить её, если надо, тогда, оказывается, талант и произрастает. А вот когда всё комфортно, когда всё возможно, почему-то оказываются результаты совсем другие. И это касалось не только кино, это касалось всех сфер культурной жизни.
Поэтому трудно сказать, о чём бы сейчас пел Высоцкий, когда петь можно абсолютно обо всём…
Да, конечно. Потому что творческий человек не живёт, как тепличное растение. Помните, когда в XIX-м веке писатель поехал в Карлсбад на воды, у него дома 15 поместий, несколько тысяч крепостных душ, которые его прекрасно кормят, и он сидит и думает о судьбах нищей России. На самом деле – нет. Нищий Достоевский, проиграв всё в ближайшем казино, идя из одного двора колодца питерского в другой, писал великие вещи.
Отец выделял какой-то из своих фильмов?
И отец и мама были невероятно избирательны в своих проектах и бились за каждый свой фильм. Ведь, недаром мама говорила, что единственной причиной, по которой можно снять фильм – это то, что если ты его не снимешь, ты умрёшь. У них не было а) проходных работ, у них не было б) конъектурных работ и в) не было ни одного фильма, за который им бы было стыдно. Есть режиссёры, которые снимают каждый год и через год, и надо быть Вуди Алленом, чтобы при таком ритме не превратиться в мелкого ремесленника.
А есть люди, которые могут снять три, четыре фильма за 30-40 лет, полностью выстрадать каждый замысел, потратить всю свою нервную систему, всю свою душу сжечь на этом сценарии, на этом запуске, на реализации. У таких режиссёров стоит смотреть каждое кино, потому что лишних фильмов там нет. Нет фильмов, снятых ради денег, потому что нужно купить новый дом. Моим родителям это было чуждо. Надо было подзаработать – отец снимал «Фитили», и снимал смешные, очень запоминающиеся «Фитили». Например, историю про кроличье мясо, что кролики – это не только столько-то килограммов ценного меха, но и ещё высокоусвояемое мясо, я думаю, что все её помнят хорошо. И целое поколение людей пыталось выговорить слово высокоусвояемое…
А насколько Вам комфортно живётся с именем Антон Элемович Климов?
Мне сейчас будет 42 года и последние, наверное, лет 20 мне живётся с ним значительней комфортнее, чем в начале. Когда был молодым…
Вы повзрослели?
Да. Личность сформировалась, а тогда был молодой, глупый, незрелый. Конечно были комплексы, было определённое желание себя доказать именно назло отчеству, была обычная подростковая какая-то конфликтная сущность. Да и с отцом у нас были тоже отношения не самые простые и не самые лёгкие. А сейчас я горжусь отчеством и не испытываю никаких комплексов.
Фото: www.radio.cz
Опубликовано в газете «Пражский телеграф» №31/324
