«Я Прагу люблю первой после Москвы и не из-за “родного славянства”, из-за собственного родства с нею: за её смешанность и многодушие», – писала Марина Цветаева о столице Чехии. Недолгие годы жизни Марины Цветаевой в Праге (август 1922–октябрь 1925) ныне прочно взяты в оборот сферой услуг, а её быстрые шаги тщательно подсчитаны в туристических маршрутах.
В Прагу Цветаева с дочерью Ариадной приехала к мужу Сергею Эфрону, тогда студенту Карлова университета. Измученная нуждой и неизвестностью, жещина соединялась с мужем, которого не видела со времени октябрьского переворота. Пожив немного в студенческом общежитии Свободарна в районе Либень, семья переехала в пригород, а потом в мансарду на улицу Шведска в пражском Смихове. «В Праге у меня хорошо, огромные окна на весь город и всё небо, улицы лестницами, даль, поезда, туман», – писала она об этой квартире.
Цветаева обожала ходить пешком: православный храм Святого Николая на Староместской площади, гостиница «Беранек», Карлов мост. Старосветское изящество Праги, словно подсвеченное золотистыми сумерками, спокойная, без натуги и пафоса соразмерность улиц, мостов и соборов, кружевное барокко фронтонов, кривые улочки квартала алхимиков и руины еврейского кладбища – всё это шкатулочное, временами сказочное, временами пугающее, из любимого Гофмана пространство почти не оставило легко читаемого следа в творчестве поэтессы того периода.
Но именно в декорациях старой Праги случился роман Цветаевой и Константина Родзевича, юриста по образованию и друга Эфрона. Они встретились в сентябре 1923, а уже в декабре Родзевич порвал отношения, хотя и жалел потом об этом. Обречённый роман, который поделил жизнь на до и после… Существует версия, что даже отцом любимого сына поэтессы, Мура, является именно Родзевич.
Из творчества Цветаевой того времени можно вспомнить слегка ироничные строки 1923 года о летейском городе, «где мимо спящих богородиц И рыцарей, дыбящих бровь, Шажком торопится народец Потомков – переживших кровь» («Прага»).
Но вся любовь и загрудинная боль выплеснулись у Цветаевой в конце 30-х, когда по Мюнхенским соглашениям Чехию цинично бросили под ноги гитлеровских орд. «Про́кляты – кто заняли Тот смиренный рай С зайцами и с ланями, С перьями фазаньими» («Стихи к Чехии»).…
Пражский период можно назвать окончательным водоразделом между ранней лапидарной и ясной Цветаевой, которую обожают школьные хрестоматии и антологии любовной лирики, и остальной её поэзией – дёрганой, горькой, с лихорадкою пульса и задыхающимся ритмом.
Именно поэтом, перешагнувшим грань между большим и великим, Марина Цветаева предстает в «Поэме Горы» и «Поэме Конца» – апофеозе всего, что было написано в Праге. «Не Парнас, не Синай – Просто голый казарменный Холм», – так сказано о горе Петршин, где проходили встречи Цветаевой с Константином Родзевичем. «Гора говорила, что стар тот узел Гордиев – долг и страсть», – и далее жестоко, наотмашь, безжалостно раня себя, чтобы в «Поэме Конца» ощутить, просмаковать всю пошлось финала: «Чем пахнет? Спешкой крайнею, Потачкой и грешком: Коммерческими тайнами И бальным порошком».
В Праге, в лице издания «Воля России» и его литературного редактора Марка Слонима Марина Цветаева нашла и достойную оценку её поэтического дара, и человескую дружбу, и, что было очень важно, стабильный источник дохода.
Был у статной зеленоглазой эмигрантки еще один друг – каменный рыцарь. «Он стоит на берегу Влтавы и охраняет мост. И если есть у меня ангел-хранитель, то это именно он, с его львом, с его мечом и с его лицом», – писала Цветаева Борису Пастернаку. Этому другу, легендарному Брунсвику, посвящено целое стихотворение «Пражский рыцарь».
Да, Чехия, которую поэтесса будет вспоминать как счастливейшее время, не добавила мира и добра её мятежной лире. Ощущение себя на острие атаки передано в рваной, комканой энергетике цветаевских пражских строф: «Здесь, меж вами: домами, деньгами, дымами Дамами, Думами Неким – Шуманом пронося под полой весну… Соловьиным тремоло на весу» («Эмигрант», 1923 год) до молитвенного, горького шёпота: «Что же мне делать, певцу и первенцу, В мире, где наичернейший – сер! Где вдохновенье хранят, как в термосе! С этой безмерностью В мире мер?!» (цикл «Поэты», тогда же).
Жизнь в Чехии закончилась для семьи Цветаевой-Эфрона отъездом в Париж в наивной мечте найти там лучшие заработки и более широкую публику. Но подспудно Марина всегда знала, что не будет ей ни житейского успеха, ни достойного её признания. «Она была беззащитна, беззаботна и несчастна, окружена «гнездом» и одинока, она находила, и теряла, и ошибалась без конца», – писала о Цветаевой её современница мемуаристка Нина Берберова. Из тех, кто безошибочно прожил свою жизнь и теперь благополучно и заслуженно забыт.
Анна Семёнова
Фото: ytimg.com
